«Самовары» Сталина. Как россияне чистили города от героев-инвалидов. Деды воевали?

Как тогда, так и в 21 веке россияне привыкли чтить память дедов только под рюмкой водки на 9 мая. Уже 10 мая высокодуховный русский человек забывает, что деды воевали и так вплоть до следующего 9 мая.

Сегодня мы расскажем Вам шокирующую историю как само же советское правительство чистило города от ветеранов страшной войны.

По материалам российского издания Лайф

Великая Победа досталась СССР ценой миллионов искалеченных судеб — причём искалеченных в самом прямом смысле слова. Если погибших героев восхваляли, то от фронтовиков, лишившихся рук и ног, власти старались избавиться всеми силами — чтобы калеки своим видом не портили триумфа. Лайф вспоминает, как сложилась судьба всех «ненужных» героев войны.

16 января 1945 года.

— Гриша, вижу «фокеры» слева! Внимание, их тут не меньше трёх эскадрилий!

— Командир, иду на перехват!

Младший лейтенант Григорий Волошин крепко выругался: ну, держитесь, фрицы!

Шёл уже третий день нашего наступления на Восточную Пруссию, и советская артиллерия методично перемалывала в пыль бетонированные доты Гумбинненского укрепрайона, где окопались недобитые фашисты из группы армий «Центр». Дальнобойные гаубицы работали день и ночь, а вот пилоты бомбардировщиков в бессильной ярости сидели на земле и ждали лётной погоды — снежная метель сменялась то непроглядным туманом, то новым бураном.


Наконец, вечером 15 января распогодилось, в штабе дали приказ на вылет, и сразу две воздушные армии обрушили на врага огненный ураган фугасных бомб.

Немцы пробовали огрызаться, и тогда в дело вступили «сталинские соколы» из 813-го истребительного авиаполка, прикрывавшие «бомберов» и уже не раз гонявшие хвалёных немецких асов.

Вот и сейчас, едва наши «пешки» — бомбардировщики Пе-2 — успели отработать по немецким позициям, как из-за облаков дыма выскочили три десятка «фокеров» — мощные истребители FW-190. Навстречу им тут же рванулась восьмёрка наших Ла-5: плевать, что силы неравны, главное — это связать силы немцев и дать уйти нашим «бомберам».

Закипел воздушный бой. В какой-то момент младший лейтенант Григорий Волошин, взмыв под самые облака, вдруг увидел, как в хвост командира эскадрильи майора Митрофанова зашли сразу два «фокера».


— Уходи, командир, я прикрою! — обрушился он сверху на немцев.

Нажал на гашетку, но ленты обеих пушек ШВАК давно уже были пусты. Чёрт!

— Командир, уходи! — прокричал он, бросая машину на таран.

Очевидцы видели, как оба самолёта столкнулись в воздухе и в огненном взрыве развалились на части. Тело Волошина так и не нашли, хотя его фамилию в тот же день внесли в список безвозвратных потерь, а за спасение командира его посмертно представили к награждению орденом Отечественной войны 1-й степени.

Но Григорий Волошин не погиб. Искалеченного, обожжённого и контуженного лётчика в тот же день нашли наши пехотинцы в каком-то болоте.

Врачи-хирурги совершили настоящее чудо, вернув пилота к жизни. Правда, разорванные в клочья ноги пришлось ампутировать, как и обе руки. Но самое главное — от страшной контузии Волошин потерял память, а все его документы сгорели.

Никто не знал, как зовут геройского лётчика, а сам он не помнил о себе абсолютно ничего — вернее, может быть, что-то и помнил, но сказать ничего не мог: после контузии Волошин мог только мычать что-то нечленораздельное. Но чаще всего он просто молчал, глядя невидящими глазами в одну точку.


Так началась новая эпопея скитаний лётчика Волошина — по госпиталям и домам инвалидов.

Неудобная проблема

Великая Победа 1945 года досталась Советскому Союзу ценой, пожалуй, самой страшной трагедии в истории. Война не только унесла около 27 миллионов человеческих жизней, но и оставила несчётное количество вдов, сирот и инвалидов. По данным Военно-медицинского музея в Санкт-Петербурге, в ходе Великой Отечественной войны ранения получило 46 миллионов 250 тысяч советских граждан. Из этого числа около 10 миллионов вернулось с фронта с различными формами инвалидности. Из этого числа — 775 тысяч с ранениями в область головы, 155 тысяч с одним глазом, 54 тысячи ослепших, 3 миллиона одноруких, 1,1 млн без обеих рук…

Советские органы стали следить за военными инвалидами ещё в ходе Великой Отечественной войны. В течение 1943–1944 годов НКГБ СССР направило местным органам госбезопасности несколько директив, требовавших «профилактировать» инвалидов войны, — чтобы вернувшиеся с фронта калеки не вели антисоветской пропаганды.


Причин же для недовольства советской властью было более чем достаточно. Инвалиды Отечественной войны первой и второй группы — т.е. люди, полностью утратившие трудоспособность — получали пенсию в размере 300 рублей в месяц (для рядового, сержантского и старшинского состава), что составляло примерно половину оклада неквалифицированного рабочего. В деревнях же вернувшиеся с фронта калеки не получали почти ничего — в те времена государство было уверено, что содержание инвалидов, вернувшихся с фронта без ног или без рук, является делом исключительно их родных и родственников. Был даже издан специальный закон, категорически запрещавший принимать в учреждения социального обеспечения инвалидов I и II группы, имевших родителей или родственников.

Вместо этого власти предлагали инвалидам самим зарабатывать на жизнь — дескать, в социалистическом обществе должны работать даже безрукие.

«Советские врачи ведут упорную борьбу за жизнь наших славных воинов, раненных на поле боя, за возвращение их к полноценной жизни, к труду, — писали советские газеты. — Для ускорения выздоровления раненые занимаются рукоделием, рисуют, ремонтируют часы, а также работают портными в артели «Швейный труд». Созданы специальные учебные заведения, в которых инвалиды войны приобретают трудовую квалификацию и получают новую профессию».

Но в действительности немногие бывшие лётчики и танкисты горели желанием переквалифицироваться в швей-надомников.


Писатель-фронтовик Виктор Некрасов так описывал жизнь своего фронтового друга, оставшегося без обеих ног: «Биография-то у меня кончилась. Так, мура какая-то осталась. А ведь лётчиком был. Восемь машин на счету имел. И это за каких-нибудь десять месяцев, со Сталинграда начал. Был и комсомольцем, думал в партию вступать. А теперь что? Обрубок… Летать уже не буду, из комсомола выбыл. Мотаюсь по городам с какими-то чёртовыми тапочками. В Ростове инвалидная артель их делает — хорошие, на лосевой подошве. Я перевожу их в Харьков, в Одессу, сюда: с протезами всегда проедешь, никто не задержит. А трое ребят — жуки такие, дай бог — загоняют их. Вот так и живу: заработаю — пропью, опять заработаю — опять пропью. А ты говоришь — счастье. Нет его! Ноги-то не вырастут…»

Алкоголизм часто толкал военных инвалидов в ряды «нищей братии». Именно они, увешанные орденами безногие солдаты-победители, стали «лицом» послевоенного нищенства.

В 1948 году с нищими «орденоносцами» власти решили бороться. Был принят указ «О выселении в отдалённые районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни». Расчёт Сталина был прост: поскольку большинство населения в СССР было сельским, то и большинство инвалидов-войны, побиравшихся на вокзалах Москвы, были вчерашними колхозниками, от которых отказались родственники, не желавшие тащить на себе обузу — безногого инвалида. И если на деревенскую родню не действовали советские призывы, то должен был подействовать страх оказаться в ссылке из-за нищенствующего родственника.

Процессы напоказ

Также для острастки инвалидов было проведено и несколько публичных уголовных процессов. Например, в посёлке Кожва Коми АССР чекисты выявили т.н. «Союз инвалидов войны», организованный несколькими бывшими офицерами Красной Армии. Возглавлял же «Союз инвалидов» некий майор, который провоцировал антисоветские разговоры и «клеветнические измышления» о плохом положении инвалидов в Советском союзе.

Сложно сказать, существовал ли «Союз инвалидов войны» на самом деле: Кожва был своего рода «столицей» Печжелдорлага — Печёрского железнодорожного лагеря, заключённые которого строили магистраль на Воркуту. Как раз после войны в Кожву прибыло несколько этапов «окруженцев» — то есть солдат Красной Армии, которые в первые годы войны прорывались из «котлов» к своим, а уже после войны были причислены к «изменникам Родины». Среди «окруженцев» было немало и инвалидов. Возможно, что чекисты просто придумали «инвалидскую» организацию, желая показать, что от суровых приговоров по «антисоветским статьям» не спасут никакие прежние военные заслуги и увечья.

Также в стране прогремел и анекдотический процесс против профессионального мошенника Вениамина Вайсмана из Житомира.

В Музее МУРа на Петровке Вайсману посвящена целая экспозиция: «На протяжении 24 лет, занимаясь карманными кражами, пять раз был судим на разные сроки содержания в лагерях. В период с 1933-го по 1944-й Вайсман был 13 раз судим за побеги из мест заключения». Наконец, в 1944 году Вайсман был этапирован в Печёрские лагеря на строительство железной дороги. Он снова убежал, но на этот раз неудачно — после нескольких суток блужданий в лесах он отморозил ноги и руки. В конце концов его нашёл конвой. Солдаты доставили его центральный изолятор Печёрских лагерей, где фельдшер отрезал ему обе ноги и несколько пальцев на левой руке. После чего безногого жулика отпустили на волю — по июльской амнистии 1945 года.

С карьерой карманника было покончено, и Вайсман стал мошенником. Он купил офицерскую форму с капитанскими погонами, знакомые фальшивомонетчики сделали ему поддельные документы, орденские книжки и даже две медали «Золотая звезда Героя Советского Союза». И новоиспечённый «герой войны» начал обивать пороги начальственных кабинетов, требуя «справедливости»: денег, одежды, еды, жилья.

Расчёт Вайсмана был точен: высокопоставленные чиновники ранга начальника управления, замминистра, министра, имели «бронь» от призыва на фронт. И при виде инвалида войны, да ещё и дважды героя, у них возникало какое-то подсознательное чувство вины и вот раздражения от того, что они сами не могут поддержать все эти «окопные» воспоминания о «боевом братстве», и поэтому им всем хотелось побыстрее избавиться от посетителя. А как проще всего это сделать? Да просто задарить «героя», откупиться. В это трудно поверить, но Вайсман за два года успел обмануть около полусотни чиновников, причём среди обманутых были и сами наркомы. Согласно данным следствия, в результате своих походов Вайсман получил свыше 50 тысяч рублей наличными и товаров на сумму 100 тысяч рублей, а также ордер на квартиру в Киеве, направление на регулярные лечебные процедуры и ножные протезы новейшей конструкции.

В 1947 году обнаглевший Вайсман пошел по второму кругу, и был арестован. Суд дал ему 9 лет лагерей — причем, советские газеты, писавшие о процессе, открытым текстом предупреждали всех инвалидов войны от хождений по инстанциям» — дескать, теперь каждый такой посетитель будет браться на особый учет.

Только в хрущевское время отношения к инвалидам войны специальных машин для инвалидов с ручной системой управления — т.н. «инвалидки» (СМЗ-С1Л-О и СМЗ С-3А), которые стали бесплатно выделять через собесы.

Операция «Инвалид»

Воспитательные меры подействовали — в 1948 году нищие инвалиды действительно ненадолго исчезли с улиц советских городов. Но постепенно все вернулось на круги своя. И в 1951 году Сталин постановил радикально решить проблему, поручив всех инвалидов войны, пойманных за попрошайничеством, «добровольно-принудительно» расселить по интернатам закрытого типа.

В июле 1951 года было принято сразу два указа Совмина СССР и Президиума Верховного Совета СССР — «О борьбы с нищенством и антиобщественными паразитическими элементами».

Согласно официальной статистике МВД СССР, во втором полугодии 1951 года в крупных промышленных городах за нищенство было задержано 107 766 человек. Из них инвалиды войны и труда составляли свыше 70%. Уже в следующем году министр МВД отрапортовал о задержании 156 817 человек, занимавшихся нищенством, в 1953 году за «паразитический образ жизни» было задержано 182 342 человека.

Всех задержанных инвалидов войны было приказано расселить в специальных домах-интернатах, которые создавались при каждом областном центре. При этом, разумеется, дома инвалидов войны располагались в отдаленных, скрытых от глаз людских местах, чаще всего, в заброшенных монастырях — Кирилло-Белозерском, Александро-Свирском, Горицком Воскресенском, в Нило-Сорской пустыни… Например, инвалидов из Москвы свозили в закрытый Климовский Покровский монастырь и в Ногинск — бывший Богородск, где палаты для безногих фронтовиков были установлены в бывшем лагере для немецких военнопленных «Оранки-74», бывшем Оранском мужском монастыре.

Условия содержания фронтовиков, впрочем, мало чем отличались от лагерных. Нарком МВД Сергей Круглов писал: «Борьба с нищенством затрудняется… тем, что многие нищенствующие отказываются от направления их в дома инвалидов, самовольно оставляют их и продолжают нищенствовать… Для предотвращения самовольных уходов из домов инвалидов и престарелых лиц, не желающих проживать там, и лишения их возможности заниматься попрошайничеством, часть существующих домов инвалидов и престарелых преобразовать в дома закрытого типа с особым режимом…»

Самым же известным в СССР стал Дом инвалидов войны и труда на острове Валаам, открытый в зданиях Спасо-Преображенского монастыря. Именно здесь было открыто целое отделение для «самоваров» — так несколько цинично в то время называли людей, потерявших обе руки и ноги.

Валаамские отшельники

Вопреки всем слухам, Валаамский Дом инвалидов всесоюзного статуса не имел, и обслуживал пациентов из Карело-Финской ССР, Ленинградской области и соседних регионов. То есть, на Валааме нашли свое пристанище бывшие герои Ленинградской блокады и жестоких боев на Невском пятачке.

Например, рядовой 712-й стрелковой бригады Михаил Гусельников, который не провоевал и недели, прибыв на фронт из Омска. В январе 1943 года во время прорыва блокады Ленинграда он получил осколочное ранение в позвоночник, и с тех пор стал почти полностью парализован. Отказался возвращаться домой.

Или морской пехотинец Балтийского флота Александр Амбаров, ветеран двух войн — финской и отечественной. Воевал в Карелии с финнами, был ранен, обморозил обе ноги, потом сражался на Невском пятачке. Четыре раза его окоп накрывало немецкими бомбами, после чего товарищи буквально откапывали его из-под земли. На пятый раз не повезло — в земле остались обе ноги и левый глаз, выбитый осколком.

В Доме инвалидов находился и его однополчанин — матрос Василий, фамилии которого никто не помнил, а все его звали как «Вася Петроградский». Писатель Эдуард Кочергин в «Рассказах питерских островов» вспоминал, описывает, что в интернате Вася Петроградский не потерялся, а, напротив, нашел себя, создав хор «самоваров». Летом дважды в день сестры-санитарки выносили на зелёно-бурых одеялах своих подопечных на «прогулку», раскладывая инвалидов на берегу. Самым верхним клали Васю Петроградского затем — запевалу, ниже — высокие голоса, еще ниже — басы. И вечером, когда у пристани внизу пришвартовывались и отчаливали московские, череповецкие, питерские и другие трёхпалубные пароходы с пассажирами на борту, «самовары» под руководством Василия Петроградского давали концерт.

На Валааме жила и партизанка Серафима Николаевна Комиссарова. Она была радисткой в партизанском отряде, воевала в Белоруссии. Однажды каратели окружили партизанскую базу, все ушли через болота, а Серафима осталась с рацией — это была единственная возможность связи с Большой землей. Всю ночь она стояла в ледяной болотной жиже, держа рацию на голове, пока мимо по кочкам шли гитлеровские каратели. К утру болото замерзло, и вернувшимся партизанам пришлось буквально вырубать Серафиму из этого льда.

Доставили ее в медсанбат, стали оттирать спиртом, приводить в себя. Кое-как Серафима пришла в себя, но ноги ее перестали слушаться. Просто высохли как две ниточки и все.

После войны она вышла замуж за однополчанина, уехала с ним жить в Карелию — в поселок Сортавала. Власти ей даже купили инвалидную коляску, причем, с ящиком для инструментов — после войны Серафима Комиссарова устроилась на работу в пункт ремонта, где ремонтировала радиоприемники и бытовую технику. Казалось, она было образцовым советским инвалидом, но в 1950 –е годы умер муж. И Серафима Комиссарова, оставшаяся без родственников, сама попросилась отправить ее на Валаам.

К концу 50-х таких «добровольцев» на Валламе было уже большинство — вчерашним фронтовикам была нестерпима сама мысль, что они стали невыносимой обузой для жен или стариков-родителей, которым самим требовалась помощь. Многие инвалиды были брошены семьями — молодые женщины уходили от искалеченных супругов к здоровым любовникам, забирали детей. Отчаявшиеся солдаты и писали заявления: прошу отправить меня в дом инвалидов. Уж лучше там быть, среди «своих» — таких же калек, чем постоянно ловит на себе ненавидящие взгляды близких. Иногда родственники спохватывались и писали на Валаам письма: жив ли там такой-то товарищ? У администрации была даже заготовлена традиционная форма ответа на подобные обращения: «Сообщаем, что здоровье такого-то по-старому, а вам он не пишет, потому что новостей нет и писать не о чем — всё по-старому, а вам передаёт привет».

Возвращение лейтенанта Волошина

На Валааме оказался и летчик Волошин — вернее, в документах Дома инвалидов он проходил как «Неизвестный солдат».

Определили Волошина в самое закрытое отделение — для «психических», открытое в бывшем храме Никольского скита, где он более 15 лет пролежал на кровати среди таких же контуженных и потерянных людей.

В 1974 году на остров Валаам прибыл художник Геннадий Добров, решивший живописать быт Дома инвалидов, о котором ходило столько слухов на Материке. Он подрабатывал санитаром, а в свободное время рисовал портреты инвалидов войны ветеранов, живущих на острове.

Однажды он посетил и Никольский скит, где его и поразил «неизвестный».

Геннадий Добров писал: «Захожу ещё в одну комнату, смотрю — лежит человек. Без рук, без ног. Но лежит на чистой кровати, укрытый чистым одеяльцем таким маленьким, простынью. И подушка у него, всё очень чисто. И он только на меня смотрит, смотрит… Вижу — это молодой, как бы… молодой солдат, ну как вот, бывают новобранцы, но потом смотрю — нет, это уж не такой и молодой, это он просто… Как бы у него лицо застыло в том состоянии, когда вот его контузило. И с тех пор оно не стареет, как бы такое… И смотрит на меня, ничего не может сказать. А мне потом сказали нянечки: «Да, — его так привезли откуда-то. И он ничего не говорит, он контужен. И документов никаких при нём не было. И его история болезни чистая, ничего там не написано — кто он, откуда, кто его родители, где он служил, в каких войсках…» Ну, я сейчас же побежал обратно к себе. Взял доску свою, взял бумагу, карандаш и прибежал обратно. И сел напротив него, и стал его рисовать. А он, как лежал в одном положении, так и лежит. Как смотрел на меня первый раз, так и смотрит таким же взглядом ясным, таким чистым, таким проникновенным. И я его очень быстро и совершенно легко нарисовал. Потому что я его почувствовал, как будто бы это какой-то мой брат, как будто это какой-то мой родственник, как будто это человек настолько мне близкий, родной, что я просто так вот зажал зубами свои губы, чтобы они не кривились от боли и чтобы глаза ещё не застилали слёзы, я старался рисовать…»

Директор Дома инвалидов Иван Королев, узнав о том, что санитар тайком от начальства рисует портреты пациентов, пришел в ярость и выгнал художника с острова.

Рисунки Доброва сначала отказались принимать на всех выставках в СССР, его грозились выгнать из Союза художников. Но в 1987 году Доброву за серию работ «Автографы войны» дали медаль медалью «Борцу за мир».

И портреты фронтовиков тогда увидел весь мир — в том числе и Николай Григорьевич Волошин, сын летчика Волошина, который с началом войны вместе с матерью был увезен в эвакуацию в Киргизию, ге и остался жить после войны.

Увидев портрет «Неизвестного солдата» он обмер — это был его погибший отец, тела которого никто так и не нашел да и не искал. Сравнили все сохранившиеся фотографии — его лицо, вне всяких сомнений!

Правда, к тому времени лейтенант Волошин уже умер — он скончался буквально через несколько дней после того, как Добров нарисовал его портрет. Словно дождался чего-то, чего ждал всеми силами.

В 1994 году Николай Григорьевич Волошин прибыл на Валаам и поставил памятник на безымянной могиле на самом краю Игуменского кладбища. Пробовал было поговорить с кем-то, но никто на острове уже не помнил ни «Неизвестного солдата», ни тех нянечек, что выносили «самоваров» на прогулки, ни других фронтовиков, ни самого директора Королева, полагавшего себя королем всего острова… К тому времени Валаам заселил совсем другой «контингент» — спившиеся алкоголики, пойманные милицией бомжи, вчерашние лагерные уголовники, потерявшие конечности на лесоповале.

Инвалиды-фронтовики же тихо ушли, не обременяя никого лишними хлопотами и ненужными переживаниями — как того и хотел товарищ Сталин.